Девушка-огонь. 13 историй любви - Михаил Бурляш

– А тебя?

– Андрей, – ответил бортмеханик и на автомате протянул ей руку. Ничуть не удивившись, Эмма ответила на рукопожатие, и спросила:

– Где мне можно устроиться?

Андрей показал ей, где присесть и исчез. Однако, как только самолёт набрал высоту, он пришёл за ней и пригласил в кабину. Командир корабля включил автопилот (или как он его назвал, «абсу») в режим стабилизации курса и тангажа, а второй пилот Витя уступил Эмме своё кресло, отправившись посмотреть, как обстоят дела в салоне и заодно поболтать со стюардессами, одна из которых была новенькой в их экипаже и ужасно ему нравилась.

Эмма и Андрей сидели рядом и негромко разговаривали. О том, что происходило в Сухуми, о бесчинствах, которые творили по отношению друг к другу грузины и абхазы, о возможном развитии событий, о позиции, которую заняла Россия в этой, фактически, войне… В общем, совсем не о том, о чем обычно говорят парень и девушка их возраста. Эмма рассказала, как пыталась уехать поездом, который, подвергнувшись обстрелу, вернулся обратно. О том, как дядя пообещал отправить её на военном самолёте, но она отказалась, опасаясь того, что его могут сбить и о многом другом, что случилось за последние несколько дней.

Когда пришло время идти на посадку, вернулся Виктор и попросил Эмму уступить ему место. Самолёт начал снижение, с каждой тысячей километров понемногу сбрасывая скорость. Чем ближе он опускался к земле, тем сильнее его трясло и кидало из стороны в сторону в зонах турбулентности. Шутка ли – восемьдесят шесть лишних пассажиров на борту, не говоря уже о багаже!..

В какой-то момент у второго пилота вдруг сдали нервы.

– Зачем мы набрали столько народа? Самолёт неуправляем! Что если не хватит действий руля высоты? Садится придётся на повышенной скорости… Либо мы вообще не сядем с таким перегрузом! Господи! Зачем я вообще согласился на этот рейс!

Над верхней губой командира корабля выступил пот. Он молчал и напряженно смотрел в окно кабины. Самолёт болтало всё сильней.

Эмма, стоявшая за спинками кресел пилотов, тоже смотрела вперёд. Несущаяся им навстречу с немыслимой скоростью земля, приближалась рывками. Эмма почувствовала, как всё быстрее бьётся сердце, отдаваясь эхом в висках, а кровь наполняется адреналином. И почти физически ощущала исходящие от Виктора волны паники.

Повинуясь внезапному импульсу, она положила руки на плечи Виктора и сказала спокойно и уверенно, выговаривая слова чётко, с нажимом, как диктор перед телекамерой:

– Витя, мы обязательно сядем. Всё будет хорошо. Мне ещё рано умирать. У меня целая жизнь впереди. Я абсолютно уверена, что мы спокойно приземлимся.

Виктор на секунду оторвался от захватывающего зрелища приближающейся земли и посмотрел ей прямо в глаза:

– Ты… точно это знаешь? – спросил он.

Эмма улыбнулась и кивнула. В этот момент она чувствовала себя так, как, наверное, могла бы чувствовать себя мать этого мальчика, который был лишь на несколько лет её старше. Виктор вдруг успокоился, его перестала колотить дрожь, руки уверенно держали штурвал многое повидавшего ТУ-154.

Эмма поймала благодарный взгляд капитана и улыбнулась, сверкнув безрассудными чёрными глазами, видевшими боль, но не знающими страха.

…За бортом была осень смутного 1993 года. Самолет благополучно приземлился в аэропорту Москвы, где Эмму ждала долгая, счастливая и невероятно насыщенная жизнь.

Эту историю я услышал от неё самой в VIP-зале одного из аэропортов ближнего зарубежья, где мы вместе пережидали нелётную погоду. Когда туман рассеялся, я отправился на свой рейс на Москву, а Эмма, махнув мне на прощанье ухоженной изящной рукой, умчалась в небо на личном Cessna-206.

Тихоня

Сеня Кацман и Тихон Селёдкин по прозвищу «Тихоня» сидели на деревянных ящиках и балдели. Время близилось к трём часам ночи.

На импровизированном столе, накрытом клочком старого журнала, лежали куски черного хлеба, порезанная на дольки луковица и вскрытая банка со шпротами. По центру ящика возвышалась пластиковая полторашка с самогоном. Приятели были увлечены разрушением этого живописного натюрморта. Наварив самогонки, которой хватило бы, чтобы споить весь барак, и, удачно распределив её между «кредиторами» и заказчиками, они решили отметить не напрасно прожитый день распитием оставшейся бутыли.

Времени до утренней проверки было вполне достаточно, чтобы придать процессу потребления подобие изысканного пиршества. Пропустив пару стопок и смачно закусив луковицей, Семён достал из курка покоцанный прямоугольный мобильник.

– Слышь, Тихоня, у меня мобила радио ловит! Послушаем, чё там в эфире?

Тихоня оторвал глаза от жирной шпротины и лениво скользнул взглядом по пластиковой безделушке. Кацман не был меломаном, однако в редкие минуты алкогольного опьянение в нём просыпались и начинали вибрировать какие-то музыкальные струнки, заставлявшие напевать под нос еврейские мелодии, а то и изображать огромными шершавыми ручищами игру на невидимой скрипке. Выбор между пением и скрипкой зависел от степени опьянения Кацмана. Сегодня он ещё не вошёл в нужную кондицию и потому лишь вальяжно перебирал кнопочки меню, разыскивая радиоволну.

На дисплее высветилось «Радио Попса», динамик зашуршал, и приятный тёплый баритон известной поп-звезды запел для Тихони и Кацмана:

«Метеорами на землю счастье падет в ночи,

Говоришь ты, а я внемлю, говори же не молчи…»

– Душевно поёт, – вздохнул Кацман, – вот только где они, метеоры эти? Судя по тому, что мы тут в полном дерьме сидим, они где-то уж очень далеко падают…

Тихоня заёрзал, посмотрел на Кацмана как-то искоса и сказал:

– А ведь это я слова-то написал к песне, Сень.

Кацман поперхнулся куском хлеба, отплевался крошками и сказал все с тем же раздражением в голосе:

– Ну а кто ж, Тиха, конечно, ты. И про чудное мгновение ты, и гимн российской федерации ты… Все ж знают, какой великий поэт тут в заточении сидит. Невольник чести, едрит его…

Тихоня поставил чашку, обтёр губы рукавом, пристально глянул на Кацмана и пробурчал:

– Ну и не верь, Фома неверующий. Мне твои ёрничанья до балды. Просто жалко, что стихи испортили, целый кусок выкинули.

Отведя взгляд от Кацмана куда-то в сторону, Тихоня вдруг заговорил совсем другим голосом:

«Я и так тебя не слышал столько лет и столько зим,

На просторы месяц вышел, красотой неотразим…

Уворованный сияньем, расплескался по ночи

Не измерить расстояньем глубину моей любви.

Так о чем ты загрустила, замолчала, ангел мой?

Ты в разлуке мне светила, озаряя путь домой…»

Кацман слушал, разинув рот. Читая стихи, Тихоня преобразился до неузнаваемости. Согнутые плечи распрямились, глаза широко раскрылись и замерцали каким-то нездешним светом. Лицо прояснилось и вместо замусоленного плюгавого мужичишки перед Кацманом вдруг появился …поэт. Человек из другого измерения. Горящие синие глаза чужеродно смотрелись на щетинистом лице со впалыми щеками, но оторваться от них было невозможно.

– Ну ты даёшь, Тихоня… – только и смог выдавить из себя Семён. – Как же это тебя угораздило то, а..?

Тихоня вздохнул, сгорбился, и потянулся за отставленным было стаканом. Допил, не морщась, остатки самогона и монотонным, почти ничего не выражающим голосом начал рассказ, от которого Кацман слегка офигел.

***

– Где меня только не носило по жизни, – начал Тихоня, – я рано ушёл из дома и почти всю жизнь скитался. Пытался на стройках разных работать, бичевал, к женщинам несколько раз прилеплялся… Правда, каждый раз ненадолго. Бабы они ведь как сороки – что блестящее увидят, так сразу в гнездо к себе тащат. И всё норовят под грудой хлама домашнего закопать. А мне самому по себе интереснее. Бывало, поживу-поживу с месячишко у какой-нибудь… и чувствую, задыхаюсь уже. Собираюсь – и на все четыре стороны опять… В общем лет до сорока промыкался, привык к жизни такой. А однажды что-то по дому затосковал. Думаю, как там мать? Жива ли? Ну, и решил навестить её. Тут как раз очередная сердобольная душа пристроила дачи сторожить. Я взял, да и грешным делом машинёнку там одну плохонькую угнал… И прямо на ней домой-то и поехал. Интересно, что бензина хватило как раз в аккурат…

Мать как увидела меня, за сердце схватилась и в слёзы «Тиша, Тиша, где ж ты пропадал столько лет?» Глянул я на неё, а она уж старушка совсем, аж сердце защемило, ну и решил: поживу у неё с недельку.

Пока гостил, встретил приятеля своего, с которым в школе вместе учились. Он редактором местной многотиражки стал. Ну, и подкинул я ему пару стихов своих… Я ж с детства стихи пишу, Сень. Только не для славы и не для книжек. Для меня это как дышать, понимаешь? Сами они из меня выходят, как из тебя углекислый газ выходит, когда ты дышишь…